Неточные совпадения
Старик нахмурил
брови… он был печален и сердит, хотя старался скрыть это.
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых
стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших
бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
Сына своего она любила и боялась несказанно; управление имением предоставила Василию Ивановичу — и уже не входила ни во что: она охала, отмахивалась платком и от испуга подымала
брови все выше и выше, как только ее
старик начинал толковать о предстоявших преобразованиях и о своих планах.
— В лучшем виде-с, — проговорил
старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые
брови. — На стол накрывать прикажете? — проговорил он внушительно.
Из-за стволов берез осторожно вышел
старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой, серой от пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа. Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они спускались с лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под седыми
бровями. Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Кучер, благообразный, усатый
старик, похожий на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом, и никто из них не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая губы, оглядывалась по сторонам, измеряя поля; правая
бровь ее была поднята выше левой, казалось, что и глаза смотрят различно.
На первом месте Нил Андреевич Тычков, во фраке, со звездой, важный
старик, с сросшимися
бровями, с большим расплывшимся лицом, с подбородком, глубоко уходившим в галстук, с величавой благосклонностью в речи, с чувством достоинства в каждом движении.
На пороге стоял высокий, с проседью,
старик, с нависшими
бровями, в длинной суконной куртке, закрывавшей всю поясницу, почти в таком же длинном жилете, в широких нанковых, падавших складками около ног панталонах.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье с грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание лица,
бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися
стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий, возрастов и характеров.
К подъезду лихо шарахнулась знаменитая тройка Барчука. Кошевая была обита персидскими коврами; сам Барчук, совсем седой
старик с косматой бородой и нависшими
бровями, сидел на козлах, как ястреб.
Досифея подала самовар и радостно замычала, когда Привалов заговорил с ней. Объяснив при помощи знаков, что седой
старик с большой бородой сердится, она нахмурила
брови и даже погрозила кулаком на половину Василия Назарыча. Марья Степановна весело смеялась и сквозь слезы говорила...
Алеша подал ему маленькое складное кругленькое зеркальце, стоявшее на комоде.
Старик погляделся в него: распух довольно сильно нос, и на лбу над левою
бровью был значительный багровый подтек.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал в мундире на столе, насупив
брови, будто сердился на меня; мы положили его в гроб, а через два дня опустили в могилу. С похорон мы воротились в дом покойника; дети в черных платьицах, обшитых плерезами, жались в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
Старик посмотрел на меня, опуская одну седую
бровь и поднимая другую, поднял очки на лоб, как забрало, вынул огромный синий носовой платок и, утирая им нос, с важностью сказал...
Старик смотрел на нее из-под
бровей пытливыми глазами, которые встречались порой с гневным, сверкающим взглядом молодой девушки.
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его лицо было красно, глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший волю гневному чувству. Только кинув искоса взгляд на Петра,
старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но
брови его были сжаты, а лицо глубоко взволнованно.
— О-о, — повторил
старик и высоко поднял
брови. — И она приехала?
Мыльников презрительно фыркнул на малодушного Яшу и смело отворил дверь в переднюю избу. Там шел суд. Родион Потапыч сидел по-прежнему на диване, а Устинья Марковна, стоя на коленях, во всех подробностях рассказывала, как все вышло. Когда она начинала всхлипывать,
старик грозно сдвигал
брови и топал на нее ногой. Появление Мыльникова нарушило это супружеское объяснение.
Но мальчик не ответил
старику. Он шел впереди большими, твердыми шагами. Его глаза упорно смотрели вниз на дорогу, а тонкие
брови сердито сдвинулись к переносью.
Голос у дедушки оборвался и захлебнулся. Слезы опять потекли по глубоким, коричневым от загара морщинам. Сергей, который слушал ослабевшего
старика молча, с плотно сжатыми
бровями, бледный от волнения, вдруг взял его под мышки и стал подымать.
Шпион подозвал сторожа и что-то шептал ему, указывая на нее глазами. Сторож оглядывал его и пятился назад. Подошел другой сторож, прислушался, нахмурил
брови. Он был
старик, крупный, седой, небритый. Вот он кивнул шпиону головой и пошел к лавке, где сидела мать, а шпион быстро исчез куда-то.
Александр обернулся. В двух шагах от них стоял
старик, под руку с ним хорошенькая девушка, высокого роста, с открытой головой и с зонтиком в руках.
Брови у ней слегка нахмурились. Она немного нагнулась вперед и с сильным участием следила глазами за каждым движением Костякова. Она даже не заметила Александра.
Была минута, что я хотел сказать «ничего», бежать назад к извозчику и ехать домой, но, несмотря на надвинутые
брови, лицо
старика внушало доверие. Я сказал, что мне нужно видеть духовника, назвав его по имени.
— Сообщил мне на обеде у откупщика этот
старик с густыми
бровями, который и у вас тут был раза два.
Глеб стоял в это время на берегу; увидев Гришку одного,
старик нахмурил
брови и сделал нетерпеливое движение.
Это обстоятельство мгновенно взорвало
старика:
брови его выгнулись, голова гордо откинулась назад, губы задрожали.
К седому итальянцу подошли еще двое:
старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми
бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил...
В стороне от кургана одиноко стоял могучий и бодрый высокий
старик. Его седая густая борода серебрилась на солнце и, расчесанная волосок к волоску, лежала на широких лацканах английского пальто. Что-то близко знакомое сверкнуло мне в этой стройной, энергичной фигуре и в его глубоких темных глазах, ласково взглянувших из-под седых
бровей. Он поднял руку и, сделав отрицательный жест, сказал довольно чисто по-русски...
Фоме в то время было около пятнадцати лет, он ловко вывернулся из рук
старика. Но не побежал от него, а, нахмурив
брови и сжав кулаки, с угрозой произнес...
Пароход пристал, люди хлынули волной на пристань. Затертый толпою Маякин на минуту скрылся из глаз и снова вынырнул, улыбаясь торжествующей улыбкой. Фома, сдвинув
брови, в упор смотрел на него и подвигался навстречу ему, медленно шагая по мосткам. Его толкали в спину, навалились на него, теснили — все это еще более возбуждало. Вот он столкнулся со
стариком, и тот встретил его вежливеньким поклоном и вопросом...
Старик замолчал, прочитал про себя послание сына, положил его на стол и, высоко подняв
брови, с удивленным лицом молча прошелся по комнате. Потом снова прочитал письмо, задумчиво постукал пальцами по столу и изрек...
Я сам слышал, как этот добрейший
старик просил Жеванова сделать ему большое одолжение, которого он никогда не забудет, — заняться рисованьем с бедным мальчиком, который очень тоскует по матери, — и Жеванов занимался со мной; но ученье не только в этот раз, но и впоследствии не пошло мне впрок; рисованье кружков,
бровей, носов, глаз и губ навсегда отвратило меня от рисованья.
— О!.. — и
старик поднял
брови. — Зачем же мне направлять человека по дурному пути? Уж лучше я его по тому пошлю, которым сам иду. Может быть, ещё встретимся, так уж — знакомы будем. Часом помочь друг другу придется… До свидки!..
Перечисляя федоровских гостей, с которыми мне впоследствии приходилось часто встречаться, начну с дам.
Старики Префацкие нередко отпускали гостить к брату двух дочерей своих: старшую Камиллу, брюнетку среднего роста с замечательно черными глазами, ресницами и
бровями, с золотистым загаром лица и ярким румянцем. Это была очень любезная девушка, но уступавшая младшей своей сестре Юлии, или, как ее называли, Юльце, в резвой шаловливости и необычайной грации и легкости в танцах.
Страдания Байцурова, как себе можно представить, были ужасны: его дитя представлялось ему отсюда беззащитной в самой леденящей кровь обстановке: она трепеталась перед ним в тороках на крупе коня, простирая свои слабые ручонки к нему, к отцу своему, в котором ее детская головка видела всегда идеал всякой справедливости и мощи; он слышал ее стоны, подхватываемые и раздираемые в клочки буйным осенним ветром; он видел ее брошенную в позорную постель, и возле ее бледного, заплаканного личика сверкали в глаза
старику седые, щетинистые
брови багрового Плодомасова.
Когда возвращались из церкви, то бежал вслед народ; около лавки, около ворот и во дворе под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей силы, вскрикнули певчие, которые уже стояли в сенях со своими нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее в высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров, высокий, худощавый
старик с такими густыми
бровями, что глаза были едва видны, говорил, обращаясь к молодым...
Старик ничего не ответил, а постоял, подумал, шевеля
бровями, и пошел наверх к жене.
Долго стояли тут в сенях старик-хозяин в синей сибирке и охотник в коротеньком полушубке, с поднятыми
бровями и вытаращенными глазами; долго они тут перешептывались, куда-то просились, кого-то искали, зачем-то перед всяким писцом снимали шапки и кланялись и глубокомысленно выслушивали решение, вынесенное знакомым хозяину писцом.
Ордынов нахмурил
брови и злобно посмотрел на
старика. Тот вздрогнул от его взгляда. Слепое бешенство закипело в груди Ордынова. Он каким-то животным инстинктом чуял близ себя врага на смерть. Он сам не мог понять, что с ним делается, рассудок отказывался служить ему.
Они стали уговариваться, но бессвязно и едва понимая друг друга. Ордынов за два шага от нее слышал, как стучало ее сердце; он видел, что она вся дрожала от волнения и как будто от страха. Наконец кое-как сговорились. Молодой человек объявил, что он сейчас переедет, и взглянул на хозяина.
Старик стоял в дверях все еще бледный; но тихая, даже задумчивая улыбка прокрадывалась на губах его. Встретив взгляд Ордынова, он опять нахмурил
брови.
Задумчиво и с каким-то грустным любопытством смотрел
старик на свою Катерину. Сердце его было уязвлено, слова были сказаны. Но даже
бровь не шевельнулась в лице его! Он только улыбнулся, когда она кончила.
Он видел, как вся вспорхнулась и вздрогнула Катерина, как злобно засверкали глаза
старика из-под тяжело сдавленных вместе
бровей и как внезапно ярость исказила все лицо его.
Глаза
старика, словно потухавшие в предсмертной тоске, смотрели на него неподвижно; и с болью в душе вспомнил он этот взгляд, сверкнувший ему в последний раз из-под нависших черных, сжатых, как и теперь, тоскою и гневом
бровей.
Это был очень красивый
старик, высокого роста, с широкою седою бородой, почти до пояса, и с густыми
бровями, придававшими его лицу суровое, даже злое выражение.
Видел я это: стоит он на аршин выше
старика ростом, стоит прямо, голова без шапки,
брови сдвинуты, лицо открытое, спокойное. А спокойствие — сила; топор спокоен, а рубит дуб под корень.
По дороге впереди стада шел в потемневшем от дождя, заплатанном зипуне, в большой шапке, с кожаным мешком за сутуловатой спиной высокий
старик с седой бородой и курчавыми седыми волосами; только одни густые
брови были у него черные.
— Третья изба. Зиновеева, значит? — сказал
старик, как-то значительно поводя черными
бровями.
— Украли! — продолжала она, встряхнув головой и приподняв
брови. — Хитрое было дело эким господам украсть.
Старик правду говорил, что прежние баре были соколы. Как бы теперь этак они на фатеру приехали, не стали бы стариковские сказки слушать, а прямо, нет ли где беседы, молодых бабенок да девушек оглядывать. Барину нашему еще бы не украсть, важное дело… Как сказал он: «Друг Феденька! Надейся на меня, я тебе жену украду и первого сына у тебя окрещу!» Как сказал, так и сделал.
— Ваше высокородие, — зашипел горлом
старик, поднимая дрожащие
брови, — будьте милостивы! Мы люди бедные, благодарить не можем вашу честь, но, ежели угодно вашей милости, Кирюшка или Васька отработать могут. Пущай работают.
В один сумрачный ненастный день, в начале октября 186* года, в гардемаринскую роту морского кадетского корпуса неожиданно вошел директор, старый, необыкновенно простой и добродушный адмирал, которого кадеты нисколько не боялись, хотя он и любил иногда прикинуться строгим и сердито хмурил густые, нависшие и седые свои
брови, журя какого-нибудь отчаянного шалуна. Но добрый взгляд маленьких выцветших глаз выдавал
старика, и он никого не пугал.